И хотя душа его была совсем не пиратская, он всё же был старым скандинавом не для того, чтобы просто предаваться созерцанию мира. Его руки были мускулистыми, как лапы медведя; его голос был хриплым, как штормовой рёв вокруг старого пика Мулл; и его длинные рыжие волосы развевались вокруг его головы, как пламя заката. Твоя суть в том, Ярл, что твои предки были викингами, которые много раз плавали по солёному немецкому морю и Балтике; они женились на Брунгильдах в Ютландии и теперь вкушают мёд в залах Валгаллы, а бубнами продолжают отбивать ритм скандинавских гимнов. Ах, как же старые саги пробирают меня!

Всё же Ярл, потомок героев и королей, был одиноким, в основном лишённым друзей моряком, верящим только в морскую жизнь, которой он жил. Так было, и так будет. Какой йомен должен поклясться в том, что он не происходит от короля Альфреда? Какой графоман скажет, что он не напишет лучше старого Гомера? Король Ноа, благослови его Бог! Отец наш всевышний! Тогда выше головы, о вы, рабы, чья благородная кровь течёт по вашим венам! У всех нас есть монархи и мудрецы среди родственников; нет, ангелы и архангелы для кузенов, – и с тех самых достопамятных времён, когда сыновья Бога вступили в брак с нашими матерями, кровными дочерями Евы. Все поколения смешались, и дети небес и земли, иерархии серафимов в предельных небесах; троны и княжества в зодиакальных созвездиях; тени, пересекающие пространство; нации и семьи, впадины и горы земли; один и все, братья в своей основе, – о, быть может, мы тогда братья действительно! Все вещи имеют разную форму, но являют собой одно целое; вселенная – Иудея, и Бог Иегова во главе её. Тогда больше не позволяйте появляться первобытному страху: например, теократии, что в ней страшного? Боязнь смерти представима как сон уставшего в седле всадника. Поприветствуем даже призраков, когда они появляются. Долой морщины и гримасы. Делающий татуировку новозеландец не является чудом, как и загадка пути китайца. Никакой обычай не является странным, нет понятия абсурда, нет врагов, но кто окажется другом? В небесах живёт, наконец, наш добрый старый отец с белыми волосами, Адам, любящий всех, в преобладающем большинстве. Христианин должен протянуть руку и язычнику, и еврею; забудьте мрачный дантовский Ад и смех толстого Рабле, и монаха Лютера, и за бутылкой старого нектара обсудите прежние времена с Папой Римским Львом. Затем мы сядем на одну скамью с мудрецами прошлого, что дали законы жителям Мидии и персам на солнце, командирами конницы в Персеусе, что кричали «По коням!», когда их будил рёв трубы, зовущий на последнюю битву, рядом с древними охотниками, кто несколько вечностей назад охотился на американского лося под созвездием Ориона, менестрелями, которые пели с Млечного Пути, когда родился Иисус, наш Спаситель. Тогда не будем мы причислять к мелким величинам Магелланов и Дрейков, но выслушаем путешественников, которые плавали вокруг света, кто обошёл вокруг Полярную звезду, как мыс Горн. Затем не забудем Стэджирайта и Канта и труды других мудрецов, и даже появившиеся сейчас фолианты с гороскопами, ещё пока не расшифрованными, о высших небесах небес. Итак, в малопонятном жаргоне старого Ярла никогда не было идиомы. Его терминология была слишком космополитична для этого. Долгие товарищеские отношения с моряками всех племён: манильцами, англосаксами, латиноамериканскими индейцами, бенгальцами и датчанами – стёрли вовремя все ваши родные языки, что вы знали и помнили. Вы утопили ваш народ; утонула ваша страна; вы теперь говорите на всемирном языке, весёлом бормотании лингва-франко.

Согласно своему прозвищу, Небожитель был совсем неграмотным, не знающим о Саламанке, Гейдельберге или Брозенносе. Окажись в Дели, он никогда бы не заинтересовался книгами брахманов. Знаний в географии, в которой моряки должны хорошо разбираться, поскольку много раз обогнули земной шар, бедному Ярлу печально недоставало. Согласно его взгляду, мир представлялся ему в образе пирога; земля являлась простой крайней коркой, в пределах которой находился весь водный мир. Такова была космографическая теория моего славного Викинга. Что же касается потусторонних миров, то он о них и не думал, всё же понимая мир так же хорошо, насколько понимал его Иоанн Златоуст.

Ах, Ярл! Честный, серьёзный добряк; столь верный и простой, что тайные движения его души были более непостижимыми, чем тонкие умозаключения Спинозы.

Пожалуй, я многое расскажу про Небожителя, поскольку он был чрезвычайно молчалив и редко говорил о себе.

Теперь, разбираясь в эмоциях, скажу, что я у Ярла был, по сути, в любимцах; он полюбил меня, прежде хорошо изучив. Иногда бывает так, что старый моряк как бы сильно привяжется душой к моряку молодому, своему товарищу по плаванию, привязанностью, совершенно необъяснимой, если она возникла в том сердечном одиночестве, которое настигает большинство моряков, когда они стареют; оно побуждает с кем-то подружиться. Но, однако, мой Викинг, твоя непрошеная привязанность являлась самым благородным уважением, какое когда-либо выказывалось мне. И, откровенно говоря, я более склонен думать, что источник его симпатии скорее исходил от его сердца, чем от уважения к моим познаниям в культуре и образованию.

Там, в море, в товариществе моряков, все мужские характеры проявляются на виду. Никакая школа не сравнится с кораблём в изучении человеческой натуры. Контакт одного человека с другим, который постоянно рядом, исключает и отвергает обман. Вы показываете свой характер так же свободно, как носите свои брюки. Тщетны все усилия, направленные на то, чтобы вы приняли не свои черты или скрыли те, которыми обладаете. Тайные, хотя и желательные, усилия вне рассмотрения. И, таким образом, на борту всех судов, на которых я проплавал, я вижу своего рода феномен под названием комнаты размораживания. Нет, «мне поспешно замечают», что я словно поместил руку в ведро смолы с брезгливым ароматом, будучи нежным и рафинированным, словно фарш из Честерфилда. Нет, нет, я никогда не был лучше, чем моё призвание; и я был один из многих. У меня загорелая грудь и столь же твёрдая рука, как у них у всех. И никогда мой товарищ по плаванию не бранил меня из-за благородной неспособности к исполнению моих обязанностей, хватая и неся меня к грузу грот-мачты или концу бума кливера во время волком воющего ветра, который когда-либо выл.

Откуда тогда это раздражающее слово «благородный»? Для его появления были причины. Это было из-за чего-то во мне, что нельзя было скрыть: уловка в случайной фразе, обдумывание обыденных понятий, отдалённые, неосторожные намёки на беллетристику и другие пустяки, которые излишне упоминать. Но хочу сказать, что во время этого путешествия в команде, в которой я числился, на меня смотрели как на человека, «благородного» во многих отношениях. Но Ярл в этом мнении, казалось, пошёл далее. Он будто держал меня за одного из членов Ганноверской династии или, как минимум, за члена семьи принца Чарльза Эдварда Претендента, который, словно Вечный Жид, вполне мог быть бродягой. Во всяком случае, его симпатия была чрезмерной. Он добровольно стал моим прачкой и портным, более того, самым опытным; когда приходило моё время приёма пищи, но приходилось одновременно смотреть на топ мачты или стоять за рулевым колесом, он с неутомимым усердием обслуживал меня среди «детей» на баке. Пример – хорошая глыба «варёного пудинга», которой я был обязан хорошей заботе моего славного Викинга обо мне. Был же фараон Сесострис I в своё время слугой монарха! Всё же в определённой степени обязательства были взаимными. Да будет известно, что, по-морскому говоря, мы были чаммисы.

Теперь этот чамминг среди моряков похож на существующее братство между собой студентов колледжа (корешей) при совместной аренде жилья. Это – друзья из гомеровских поэм, лига нападения и защиты, хозяева совместного гардероба, узы любви, хорошего чувства и взаимного соревнования. Правда, в моих морских воспоминаниях есть сведения о различных неудачных, неразумных и отвратительных чаммисах; чаммисах, где